Благодаря Норвегии трудовая неделя началась для России немного ярче и веселее, чем обычно. Понедельник стартовал с новости об обнаружении норвежской разведкой российских спецподразделений на территории своей страны.
СМИ сослалось аж на четыре источника из трех стран, подтвердивших «поразительную информацию», и на разведданные, полученные, среди прочего, американскими самолетами-разведчиками. Издание связало активность российских военных с только что завершившимся двухмесячным дальним походом кораблей Северного флота и масштабными учениями.
Российское посольство в Осло категорически опровергло эту информацию, назвав публикацию «фейком» и «грубой провокацией». Кроме того, прозрачно намекнуло, что обострение борьбы с русской угрозой в Норвегии непосредственно связано с предстоящим в октябре представлением оборонного бюджета и рекомендаций по долгосрочному плану развития национальных Вооруженных сил.
Однако за всеми остротами, что породила норвежская статья у нас в стране, теряется примечательный феномен, все более заметный в мировой политике, в том числе при поисках «российской угрозы», «русского следа» и «руки Кремля». Проблема не в том, что это ищут и даже находят, а в том, что все это приобретает формы, которые выглядят откровенно странными и нездоровыми — в буквальном смысле слова.
Джеймс Форрестол был заметным государственным деятелем США, первым министром обороны страны и настоящим американским патриотом, бескомпромиссно боровшимся с советской угрозой, которая, к слову сказать, была вполне реальна в условиях холодной войны. Однако в его голове она приобрела столь гипертрофированные формы, что это вылилось в психическую болезнь, постоянное повторение фразы про тех самых идущих русских и в конце концов выход из окна 16-го этажа.
Но с ума сходят не только в индивидуальном порядке. Иногда зацикленность множества людей на какой-то теме или страхе порождает коллективные мании и временами даже оборачивается массовым психозом.
Например, шведы со своим rysskräcken (это специальное слово в шведском языке, обозначающее «страх русских») многое могут рассказать по данному поводу. В частности, поиск мифических российских подлодок за последние десятилетия стал настоящим общественным и культурным феноменом в этой скандинавской стране. Только между 1980-м и 1995 годом было зафиксировано 6437 сообщений о наблюдении шведами наших субмарин (кстати, ни одно из них не подтвердилось).
Поскольку от индивидуальных (да и коллективных) умственных расстройств никто не застрахован, в любой системе существуют механизмы предотвращения их влияния на государство и его политику. Причина очевидна: принятие решений о судьбах миллионов, целой страны или даже мира психически нездоровым человеком (или людьми) просто опасно, что и неоднократно было доказано в истории, когда такое все-таки случалось.
Однако ныне мы живем в удивительное время, когда этот базовый государственно-политический постулат последовательно — и, судя по всему, вполне сознательно — пускается по ветру на Западе. Хотя это касается далеко не только нас, именно в отношении России тренд проявляется, пожалуй, наиболее выпукло и ярко.
Ставшие родными за прошедшие годы «хайли лайкли» и «доказательства у нас есть, но мы их вам не покажем» озвучиваются официальными лицами с железобетонной уверенностью. Факты принципиально не замечаются, даже когда Москва размахивает ими прямо перед глазами (как, например, со свидетелями фейковой газовой атаки в сирийской Думе, которых привезли для участия в брифинге в Гааге).
Два года спецпрокурор Мюллер вел расследование связей Дональда Трампа с Кремлем. Выдвигаемые в адрес президента США обвинения изначально выглядели абсурдом, но воспринимались и озвучивались на полном серьезе высокопоставленными членами американского истеблишмента. Безрезультатность той работы ничуть их не поколебала, и теперь они намерены искать компромат, подтверждающий подобную убежденность, в стенограммах телефонных разговоров на высшем уровне.
Даже если это было просто удобным приемом внешне- и внутриполитической борьбы, все на глазах превращается в нечто большее. Упорное игнорирование реальности и подмена ее желаемой и удобной картиной мира не может в итоге не сказаться на адекватности оценок и, как следствие, реакции на возникающие обстоятельства.
Ситуация усугубляется изменением общественного отношения к умственным расстройствам как таковым в рамках идеологии либеральной политкорректности. Запад успешно прошел путь от сочувствия к психически нездоровым людям к инклюзивности, к включению их в общество на равных со здоровыми гражданами. И с этим его можно только поздравить.
Но теперь ускоренно внедряется восприятие отклонений как нормы, по отношению к которым недопустимы никакие ограничения, — и вот уже несовершеннолетняя девушка с обширным списком психиатрических диагнозов становится народным трибуном и влиятельной политической фигурой нашего времени.
Правда, остается вопрос, как реагировать на постепенную потерю вменяемости целых государственно-политических систем всем остальным.
