О чём думает человек в канун своего смертного часа? Вот когда уже баба с косой маячит перед глазами и смотрит на часы, отсчитывая последние минуты земной жизни? И нет, речь не о тяжёлой и продолжительной, когда сама Смерть воспринимается избавительницей от страданий. Речь как раз о том, что ты молод, здоров, полон сил, в здравом уме – и со всей ясностью понимаешь, что всего несколько вдохов, несколько ударов сердца – и…
Загляните в лицо красноармейца на фото. Четыре шпалы в петлице, красная звезда на рукаве чуть выше обшлага – полковой комиссар. Контуженный, он попал в плен 80 лет назад, 2 августа 1941 года, у деревни Микуличи Шумячского района Смоленской области. Через 10 минут его расстреляют немцы…
Этот теперь уже хорошо известный снимок сделал военврач 3–й танковой дивизии вермахта Герман Турк. И опубликовал в своей вышедшей в 2015 году книге мемуаров. На фото – полковой комиссар 148-й стрелковой дивизии Мириан Одишария после краткого допроса, в ожидании своей участи. Директива об обращении с политическими комиссарами (Richtlinien für die Behandlung politischer Kommissare), изданная верховным командованием вермахта 6 июня 1941 года, предусматривала немедленный расстрел всех взятых в плен политработников Красной армии как «носителей сопротивления».
Скорее всего, спустя полтора месяца войны Мириан Одишария уже знал этот приказ. И едва ли сомневался относительно своей участи.Однако лицо его удивительно спокойно. Ни тени страха, ни капли волнения. Возможно, сказывается воинская выучка: Мириан Одишария с декабря 1930 года – кадровый политработник Красной Армии. Прошёл все ступени, от младшего политрука 2-го артиллерийского Грузинского полка 2-й стрелковой Грузинской дивизии до полкового комиссара, что в те годы соответствовало званию полковника. Но как же он попал в плен?
Днём 1 августа 1941 года части 148-й стрелковой дивизии заняли оборону на правом берегу реки Остёр у деревни Микуличи Шумячского района Смоленской области. Одна из боевых задач – не допустить захвата войсками 3-й танковой дивизии вермахта стратегически важного Микуличского моста. В ходе боя, согласно воспоминаниям очевидцев, «когда погиб расчёт станкового пулемета, огонь продолжал вести комиссар М.Л. Одишария. Его, контуженного, захватили в плен и расстреляли фашисты. И Одишарию, и Шишкина, и Ступнина захоронил колхозник Козлов».
Такова официальная трактовка.
Впрочем, есть и чуть менее героическая версия тогдашних событий. Штаб 148-й дивизии накрыл снаряд, выпущенный из немецкого танка. Раненного комдива, полковника Филиппа Черокманова, спас, вынеся на себе, спас некий лейтенант из разведбата. А вот контуженный Мириан Одишария действительно попал в плен. Но немцы, вопреки директиве о комиссарах, его почему-то не расстреляли, а после краткого допроса представителями Абвера направили в лагерь для военнопленных. Осенью 1941 года он оказался в офицерском лагере, находившемся в польском городе Замостье.
Это был особый лагерь для представителей старшего начсостава Красной Армии. В нём, в частности, немцы держали в плену генерала Дмитрия Карбышева. По принятому там распорядку, командиры в званиях генерал-майора и выше содержались в строгой изоляции от других узников – в обнесённом по периметру колючей проволокой бараке №11, именуемого ещё «генеральским». Так вот, полковой комиссар М.Л. Одишария почему-то являлся узником «генеральского» барака.
Так утверждает непосредственный свидетель, бывший начштаба батальона связи 148-й дивизии, который какое-то время содержался в том же лагере. По его воспоминаниям, он увидел Мириана Одишария во время прогулки, а на следующий день в полусумерках тайком прокрался к ограждению барака № 11 и полушёпотом окликнул того, обратившись по уставу: «Товарищ полковой комиссар…». Мириан Одишария собеседника сразу узнал и в коротком разговоре просил впредь не называть его по истинному воинскому званию, поскольку среди пленных он скрывается как полковник… Ещё через несколько дней свидетеля перевели в другой лагерь для военнопленных, и что стало с бывшим полковым комиссаром 148-й дивизии он не знает. Но домой Мириан Одишария так и не вернулся, а в списках Минобороны долгое время числился пропавшим без вести…
Но при всех расхождениях, объяснимых сумятицей первых месяцев войны, вот какой вопрос правомерен. А мог ли в 1941 году советский политработник, попавший в плен, быть уверенным, что его не расстреляют, что бы он ни наговорил при допросе? Директива от 6 июня 1941 года не давала особых надежд никому.
Так о чём думал 39-летний полковой комиссар Мириан Одишария в ожидании своей участи после краткого допроса, находясь перед лицом неминуемой смерти – не сейчас, так чуть позже?
